Евродепутат Яна Тоом отвечает авторам, которые критикуют ее мнение «Реформа русской школы, или Дорогая, тебе показалось!», опубликованное в Eesti Päevaleht на эстонском и в «МК-Эстонии» на русском.
В EPL на мое мнение ответили лингвист и член партии Isamaa Март Раннут («Классика ужасов под центристским соусом»), молодой учитель и член правления партии Eesti 200 Алексей Яшин («Яна Тоом, ваша риторика моему поколению непонятна, русское меньшинство никто не ущемляет»), глава Фонда интеграции Ирене Кяосаар («Тема русской школы вспыхивает, потому что скоро выборы») и председатель партии Isamaa Хелир-Вальдор Сеэдер («В Эстонии школы должны работать на эстонском, и точка»).
Сначала посмотрим на утверждения Марта Раннута.
1. Яна Тоом вовсе не «предлагает произвольное толкование нашей конституции, будто бы Эстония должна обеспечить процветающее русскоязычное образование», как утверждает г-н Раннут; она цитирует статью 37 нашей конституции. Согласно Riigiteataja, эта статья гласит: «Язык обучения в учебном заведении для национального меньшинства избирает учебное заведение». Я понимаю, Раннуту это поперек горла, но закон есть закон.
2. «Русская школа оказалась производителем сегрегации и образовательного брака», – утверждает Раннут. Удивительно. На каких данных основана эта оценка? Как определяется «образовательный брак», как он отражается на рейтинге школ? Как подтверждает тезис Раннута то, что русские школы вовсе не скатываются вниз в таблицах успеваемости, более того, отдельные русские школы каждый год оказываются в числе лучших?
Вот и Министерство образования в своем недавнем рапорте пишет, что «средний результат учеников наших школ с русским языком обучения лучше среднего результата по ОЭСР и существенно лучше, чем средний результат учеников РФ». Что касается разницы в тестах PISA, к которым явно отсылает г-н Раннут, по мнению министерства «почти на четверть разница результатов городских школ с русским и с эстонским языком обучения объяснима различным социально-экономическим бэкграундом учеников». Как язык обучения детей влияет на заработок их родителей?
3. Международное право констатирует: сегрегация может быть только принудительной. Если я сама, добровольно, выбираю школу или район с родным языком, это не сегрегация. Это выбор.
4. «Вообще, по мнению Яны Тоом, изучение эстонского языка вредно для здоровья, в том числе душевного, нормального русского». Опять спрошу: это что такое? Как можно настолько беззастенчиво врать, да еще и про статью, трижды призывающей учить эстонский язык?
Почему Раннут врет? Переформулирую: почему Раннут уверен, что в данном случае врать можно? Думаю, ответ прост: для него тема русской школы не стоит даже того, чтобы взглянуть на свой текст критическим взглядом. О русской школе можно писать халтуру – все равно продастся.
Перейдем к аргументам Алексея Яшина.
Член правления Eesti 200 написал, что его поколение моего мнения не разделяет. Откуда он это знает? Очень просто: «Людям моего круга общения (т.е. круга общения Яшина) этот мессидж давно непонятен». Таков уровень ведения спора. Надеюсь, молодой учитель Яшин не преподает обществоведение – это и правда был бы образовательный брак.
Однако с тем, что я не представляю целое поколение или целую общину, следует, конечно, согласиться. Не представляю и не должна представлять. Я представляю эстонских русских, для которых важно образование на родном языке – эстонцы это, разумеется, понимают. Я представляю людей, которые последние десять лет продлевали мой мандат, включающий в себя и защиту русского образования. Иначе говоря, я делаю свою работу. И если вы приходите эту работу критиковать, лучше бы запастись аргументами и не обесценивать ожидания данной части общества.
Мнение Ирене Кяосаар – самое взвешенное, за что ей большое спасибо. Но именно в нем есть утверждения, которые в сущности подтверждают мое мнение.
1. «Тема школы с русским языком обучение – глубоко педагогическая», – пишет Кяосаар, сетуя на то, что политики суют в эту тему нос. Не соглашусь: это тема прежде всего политическая, как и все документы, благодаря которым мы добрались до обсуждения ликвидации русского образования. Педагогика в данном случае – инструмент реализации политической воли, не более.
2. Еще Ирене утверждает, что все три документа – Программа развития эстонского языка 2021–2035, Программа развития интегрированной Эстонии 2021–2030 и Программа развития образовательной сферы Эстонии 2021–2035 – обсуждались с родителями. Я утверждаю, что это не соответствует действительности. Насколько я знаю, никто никогда не говорил с родителями русских детей. Более того, их отношение к реформе зарыто в недра мониторинга интеграции. Сколько родителей русских детей могли оказаться в числе 1400 респондентов этого мониторинга? В лучшем случае сотня, не более.
3. «Именно сейчас политикам, экспертам, ученым и практикам самое время начать дискуссию, в которой основной вопрос должен быть "как переходить?", а не "переходить или нет?"», – пишет Кяосаар. И это ровно то, о чем я пишу в своем мнении: отрицание чувств и страхов людей. Такое время, дорогая Ирене, наступит, когда реформу будет поддерживать общество, а не только политическая элита. И силой такого консенсуса не добиться.
Когда я поставила точку и открыла новости, в глаза бросился заголовок «Ответ Хелира-Вальдора Сеэдера Яне Тоом», но аргументов внутри не было – если не считать гипотетическую семью, желающую учиться на суахили. На это я скажу, что и Европейский суд по правам человека в своих решениях различает ситуации, когда права нет и когда право отнимают. Желание учиться на суахили – первый случай, ликвидация русской школы – второй: у нас собираются отнять право учиться на родном языке. Боюсь, аргумент с суахили в плане ликвидации русской школы с историей в 300 лет особо не работает.
Вообще же мне приятно, что мой скромный текст привлек такое внимание. Это четкий сигнал: будущее русской школы не предопределено. И это вселяет надежду.