Получить право на демонстрацию своих работ в Европейском парламенте чрезвычайно сложно. Но депутат Яна Тоом решила, что произведения таллиннского художника Андрея Лобанова этого очень даже достойны, и 21 марта в Брюсселе открывается удивительная выставка.
В сердце Европы поедут, по словам художника, 28 витражей, объединенных темой воды. Море, эстонские реки, озера и, конечно, болота. Покажет мастер свой взгляд и на любимое место — песчаный обрыв на речке Пирита, и на глинт Пакри, о котором его сын в детстве сказал - где «птицы летают ниже людей».
Что вы этой выставкой хотите донести до тех, кто ее увидит?
Художник — как актер. Представляет свое творчество. Наверно, это все-таки посыл о красоте. Это знаете — как красивую песню спеть.
По специальности вы живописец. И как-то отметили, что витражное искусство — самая совершенная форма живописи. Почему так считаете?
Фреска, мозаика, витраж — это монументальная живопись. Любое художественное произведение работает с нашим глазом. Если я смотрю на живописное полотно, даже при хорошем освещении, свет идет из окна на него и попадает ко мне в глаз. А когда я смотрю на витраж, свет работает максимально — как кулаком в глаз. То есть это прямое попадание. Заметьте, когда вы заходите в храм, первое, что видите, это витражи или пустые окна. Потом глаза успокаиваются, и вы начинаете разглядывать иные детали.
По содержанию я сравнил бы витраж с органом. Орган не должен работать с оркестром. Может, но не должен. Он совершенен сам по себе. Так же и витраж. В нем существует живописная составляющая, существуют графическая составляющая и живопись - роспись по стеклу. Самая идеальная форма, самая сложная — белый витраж, где нет цвета, где есть стекла, просто даже оконные. И тогда графика - металлическая составляющая витража - проявляется в чистом виде. Когда мы смотрим на цветной витраж, не осознаем, что с нашим глазом играет и металл.
Средневековые теологи называли витражи языком ангелов. Но тогда остается ли простор для собственного языка человека, для его воображения? Ведь смотрит он не в окно, за которым мир, трактуемый им самостоятельно, а на витраж, в котором мастер воплотил «язык ангелов» и буквально заставляет видеть только то и так, как видит сам.
Максимально чистые стекла люди смогли позволить себе в историческом приближении совсем недавно. А витраж взывает не только к созерцательной функции, но и к функции закрытия от улицы. За витражом ты чувствуешь себя очень охраняемо, притом что можно оставить несколько небольших кусочков: ты сможешь посмотреть на улицу, а она тебя — нет. И в любом случае остается свет.
Существует другая функция — придания помещению персональности. Я делаю вещи в единственном экземпляре. Могу использовать какие-то свои мотивы, наработки, но в целом — это штучное произведение для конкретного человека, дома, церкви и т.д.
Вы работали во многих странах, на множестве объектов. Какое творение запомнилось больше всего?
Здесь абсолютная аналогия с детьми. Как можно сказать, какого ребенка любишь больше? В Мстёре, что во Владимирской области, я пять с лишним лет монтировал витражи в женском монастыре. Больше 60 квадратных метров, около 20 фигур в человеческий рост — святые, библейские сюжеты. Так я о каждом окне готов говорить, что оно самое любимое и дорогое. Наверно, все же то, что делается в церкви, это немножечко «над». В других местах витраж не работает так, как работает церковный. Хорошо выразился один батюшка: мы ж на это молиться будем.
Что бы еще хотели создать? Мечтаете «сыграть Гамлета»?
Не совсем корректный пример. Артист играет Шекспира, а я сам себе Шекспир. Работы такие разноплановые, но, когда мне надо совсем уж выразить себя, я делаю вещи, представляющие чистое творчество. Как, скажем, витражи, показывающие четыре стихии человека: «Огонь», «Вода», «Ветер», «Земля».
В мире сейчас, мягко говоря, сложная обстановка. Когда говорят пушки, музы молчат? Никакое искусство не может противостоять безумию, что идет тараном?
Может. Чем спокойнее общество — сытое, богатое, - тем более вялое, никакое искусство. Как только катаклизмы какие-то, кто-то кого-то убивает, кто-то голодает, искусство высоко поднимает голову. Всегда так было. Возьмите последнее столетие. Во время Первой мировой войны новые движения, всевозможные направления, объединения звучали очень сильно. Посмотрите, что было во время Второй мировой войны — бесконечные концерты, выступления. В тяжелое время после нее русский балет как взлетел! Человеку нужна отдушина.
То есть, по-вашему, искусство реально способно противостоять злу как сумме нравственных качеств плохих людей? Не произойдет однажды так, что под гнетом этого зла все рухнет и никакое искусство не поможет?
Искусство не вытаскивает человечество, оно укрепляет человека, а тот прекращает войны. История — как весы, то в одну сторону, то в другую. Искусство — это как пилюля.
А посмотрите, что с Пальмирой сделали...
Кошмар. Я был в Ираке после бомбежек, видел музей, плачущую сотрудницу, которая держала в руках отбитую голову. Она сказала - эта статуэтка сделана за 20 тысяч лет до нашей эры...
Недавно я побывал в Афинах и понял, что после высокой классики человечество только деградировало. Появлялись цивилизации, которые по большому счету не созидали, а разрушали. И искусство получалось таким же. Или это банка кока-колы, или экскременты художника со списком, что он до этого ел. Это о прекрасном? Что вижу, на то и предлагаю смотреть. Такое вот искусство потребления.
О высоком и прекрасном рассуждают и сегодня. Но как-то тише, иногда совсем не слышно. В культурном обществе идут параллельно или пересекаясь, но - и классическая группа и современная (аудио, видео, инсталляции, перформансы). Да возьмите любой кусок Эль Греко — и это будет абстракция, и это будет композиция, и это будет цветовое решение! Новшества были всегда. Но и глубина, где есть философия, есть понятия красоты, вечности, вечной красоты.
А в обществе с небольшим рюкзачком наследия мыслят иначе — нам «стариков» не надо, нам подавай аудио-видео, надо догнать и перегнать, разрушить до основания, а затем... Когда-то и мы это уже проходили.
Интервью взяла Маргарита Корнышева - советник Эстонского бюро депутата Европарламента Яны Тоом